Нет, он не знал здесь никого!
Таверна нарочно была выбрана им грязная и дешевая, где и народ собирался подобающий: небогатые горожане, менялы с соседнего рынка, крестьяне, славно поторговавшие свежим мясом и решившие теперь, пока их не видят сварливые жены, пропустить кружку-другую тарантийского винца, чтобы было о чем порассказать односельчанам.
Дюжие служки в серых суконных фартуках по двое разносили простые деревянные носилки со множеством плошек, заполненных какой-то подозрительной похлебкой. Это была еда для тех, кто победнее и не может позволить себе заказать кусок жареного мяса и кружку доброго аквилонского эля. Любой мог протянуть руку и взять себе тарелку, но маленькие, заплывшие жиром глазки хозяина зорко следили за посетителями и не упускали ни единой мелочи, а толстые пальцы отмечали на грифельной доске, кто из гостей сколько выпил и сколько съел. На поясе у него висела небольшая авага – счетная дощечка, – и толстяк иногда щелкал ее костяшками и закатывал глаза. Губы его шевелились, подсчитывая барыши.
Между длинных столов ходили оборванные музыканты с волынками. Порой кто-то из подвыпивших гостей бросал им мелкую монетку, и они, угодливо кланяясь и попробовав серебро на зуб – не фальшивое ли? – надували мех и начинали играть. Порой крестьяне, не утерпев, грузно вылезали из-за стола и пускались в пляс, топая своими ножищами в грубых деревянных шабо по усыпанному соломой полу.
Было тесно и шумно.
Сизые клубы дыма от чадивших сковородок выползали из дверей кухни и проплывали в зал, где перемешивались с кисловатыми запахами дешевого вина и промокшей овчины крестьянских одеяний.
Проглотив замечание барона, Винсент мгновенно сник, вспыхнув, точно маков цвет. Длинные русые волосы и огромные серые глаза, опушенные густыми ресницами придавали его облику нечто девичье; должно быть, именно поэтому, тщась себе самому и окружающим доказать свою мужественность, он и готов был на любые безрассудства. Мгновенно осознав все это, барон почувствовал искушение, устоять перед которым было очень непросто.
Юнец и впрямь недурен собой – он может стать отличной заменой Феспию. И это сломает его окончательно. Ведь после того, как Амальрик расстанется с ним (что рано или поздно случится), Винсенту никогда и ничем не удастся убедить себя, что он по-прежнему остается мужчиной. Это было бы славной местью за ту встречу в лесу, за страх, за погибшую гнедую…
И, усмехнувшись своим мыслям, барон тронул юношу за плечо.
– Не стоит так смущаться. Ты же не девица, в конце концов. Расскажи лучше по порядку все, что случилось. Я хочу знать, что произошло в Амилии. И прежде всего – кто!
Юноша вскинул голову, попытался выпрямиться и, зацепив рукавом кружку, чуть было не расплескал остатки своего пойла. «Эге, да ты совсем хорош, как я посмотрю», – поморщился Амальрик и, брезгливо взяв двумя пальцами кружку из промасленной кожи, отставил ее в сторону. Он сам не любил вино и не терпел, когда кто-то напивался в его присутствии.
– Я же все сказал королю! – с жаром воскликнул Винсент. – Это чистая правда! Вы что, мне не верите?
Он был слишком прямодушен и неискушен, чтобы представить, что кто-то способен лгать, когда это не сулит немедленной выгоды.
– Это были люди Валерия Шамарского. И я хотел предложить вам, барон… Собственно, я именно затем и просил вас о встрече… – Он замялся, собираясь с духом, и выпалил: – Я хочу вызвать шамарца на поединок! Вы не откажетесь стать моим секундантом?
Амальрик расхохотался. Ну и дела! Он, немедийский посланник, едва не погибший недавно на дуэли, чья свобода и самая жизнь висит на волоске, ибо пуантенский граф в любой миг может рассказать королю о заговоре; барон Торский, своими руками готовящий покушение на венценосца – будет смешить честной люд, подносить этому сопляку меч на дуэли! Нет, мальчишку точно надо скорее затащить в постель. Из него получится не только хороший любовник, но и шут!
– Почему вы смеетесь? – Винсент надулся, как петух, с видом такого оскорбленного достоинства, что Амальрик опять расхохотался.
– Нет, ну, это уж слишком! – выдавил он в перерыве между приступами безудержного смеха, однако, заметив, как заоборачивались на них посетители таверны, приглушил голос. – Ты и впрямь рехнулся, если говоришь всерьез. Конечно, по-человечески я могу тебя понять. Пережить такое и сохранить здравый рассудок – это дано не всякому. Я даже готов посочувствовать тебе… Но тратить время на безумцев я не могу. Его у меня слишком мало. Так что не обессудь… – И сделал вид, что поднимается с места.
Тактика возымела действие. Подавленный, в полной растерянности, Винсент схватил барона за руки.
– Умоляю, месьор, не уходите! Мне нужен ваш совет. Вы – единственный при дворе, к кому я могу обратиться.
Амальрик, однако, не собирался сдаваться так скоро. Он хотел утвердить свою власть над этим юнцом окончательно и бесповоротно, так, чтобы у того и мысли не могло возникнуть о бунте.
– Не мели вздор! – оборвал он сына Тиберия, по-прежнему возвышаясь над столом, и стряхнул его руки. – Здесь Аквилония! Я же подданный короля Нимеда и не имею здесь никаких прав! Попроси совета у кого-нибудь из тарантийских нобилей…
– Никогда! – отозвался тот с прежней горячностью. – Все они предатели и лжецы, как этот проклятый шамарец! Я не желаю иметь с ними дела.
Так… Похоже, юнец безоговорочно уверился в причастности принца к нападению на свою вотчину. Забавно, сказал себе Амальрик. Сам он отнюдь не был в том убежден, однако не в его интересах было делиться с Винсентом подозрениями. Но любопытно и то, что ненависть свою он с готовностью переносит на всех подданных короля Вилера… А это уже можно было использовать.
– Хорошо.
С деланной неохотой барон Торский вновь опустился на табурет. Обрадованный, юноша поспешно кликнул хозяина, чтобы тот принес им вина. Утвердившись в мысли, что юнец этот глуп настолько, что неважно, пьян он или трезв, Амальрик не возражал. Пусть амилийский недоумок опьянеет как следует, глядишь и выболтает что-нибудь интересное. Потом, правда, придется на себе тащить его во дворец – не хватало еще, чтобы он ввязался в потасовку и выболтал, что тайно встречался с чужестранным посланником.
Дождавшись, пока эти ужасные кожаные сосуды вновь окажутся перед ними, а хозяин отошел подальше, Амальрик продолжил:
– Я рад, что, по крайней мере, ты не утратил способности узнавать своих истинных друзей.
– О, месьор…
Барон не дал ему договорить.
– Знаю, знаю. Я твой единственный друг, а ты – мой самый преданный слуга и готов на все, лишь бы я помог тебе расправиться с Валерием Шамарским. Так? – И, не обращая внимания на робкий кивок собеседника, усмехнулся жестко. – Еще бы! Ты меня боишься и нуждаешься во мне – что может вернее привязать одного человека к другому! Но что если шамарец не имел никакого отношения ко всей этой истории? Что, если в гибели твоего отца, сестры и брата повинен совсем другой?